Cтраница 1
Никакой договор нас к этому не обязывает. Мы это делаем добровольно; мы по своей доброй воле отнимаем ежегодно у французской промышленности питательные соки, поддерживая своими сбережениями чужую промышленность. [1]
Агентство не заключает никакого договора о гарантии до утверждения принимающим правительством предоставления гарантии Агентством по установленным для покрытия рискам. [2]
Японией мы не желаем воевать; верно, что она грабит, не стесняясь никакими договорами, ни формальностями - нас защитит, конечно, не бумажный договор или мирное состояние, - нас защитит продолжающаяся на Западе схватка между двумя гигантами империализма и наша выдержка. Мы не забыли основного марксистского урока, который так наглядно подтвердила русская революция: надо учитывать силы в десятки миллионов; меньше в политике не считается, меньше политика отбрасывает, как величину, не имеющую никакого значения; если с этой стороны взглянуть на международную революцию, - дело яснее ясного: отсталая страна может легко начать, потому что гнил ее противник, потому что неорганизована ее буржуазия, но, чтобы продолжать, ей требуется во сто тысяч раз больше осмотрительности, осторожности и выдержки. В Западной Европе это будет иначе, там неизмеримо труднее начать, там неизмеримо легче идти дальше. Это не может быть иначе, потому что там организованность и сплоченность пролетариата неизмеримо более велики. А пока мы одиноки, мы, учитывая силы, должны сказать себе: у нас единственный шанс, пока не вспыхнула европейская революция, которая от всех трудностей нас избавит, у нас один шанс - продолжение борьбы международных гигантов-империалистов; этот шанс мы учли правильно, этот шанс мы удержали на несколько недель, но он может лопнуть завтра. Отсюда вывод: в нашей внешней политике продолжать то, что мы начали с марта, что формулируется словами: лавировать, отступать, выжидать. Когда в этом левом Коммунисте попадаются слова активная внешняя политика, когда берут выражение защита социалистического отечества в кавычки, долженствующие быть ироническими, тогда я говорю себе: эти люди ровно ничего не поняли положении западного пролетариата. Если они называют себя левыми коммунистами, они сбиваются на точку зрения мелкой колеблющейся буржуазии, которая в революции видит обеспечение своеобразного порядка. [3]
Хотя на последней конференции обе великие державы по известному пункту не приняли решения и не заключили никакого договора об обязанности начать переписку и, значит, не было никакого внешнего повода, заставляющего сделать это, все же маленькая корреспондентка с прекрасными локонами чувствует внутреннюю потребность положить начало переписке выражением чувства глубокой, искренней любви и благодарности тебе, мой любимый, хороший, дорогой и единственный. Ты никогда еще не был так мил и дорог моему сердцу, и все же я каждый раз была в восторге, когда ты прощался со мной, мне снова хотелось вернуть тебя, чтобы еще раз сказать тебе, как люблю, как горячо я люблю тебя. Но последний раз ты ушел победителем. Я не могу выразить, как ты мне дорог, как глубоко запал в мое сердце, когда я не вижу тебя и передо мной стоит, как живой, только твой образ, такой преданный, такой ангельски кроткий и добрый, во всем величии любви и блеске ума. [4]
Всероссийский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов ( или заменяющий его временно Петербургский Совет) заявил бы тотчас, что никакими договорами ни царской монархии ни буржуазных правительств он не связан. [5]
Когда мы вносим свои предложения на переговорах, например на переговорах в Женеве, или в других местах, мы исходим из того, что если мы будем учитывать только интересы Советского Союза и не учитывать интересы партнера, то никакого договора не получится. К этому мы призываем и американскую сторону - относиться к нам так же. Ибо мы не допустим превосходства, не допустим ущемления своей безопасности. [6]
Мне кажется, что уже обнаружилась та логичная нелогичность, в силу которой обсуждение вопроса о положении Бунда в партии было поставлено на первом месте в нашем порядке дня. Съезд решает, что никаких договоров с Бундом, как со стороной, он делать не может, и однако обсуждает этот договор, разбирает его. С другой стороны, Бунд утверждает, что его устав не есть договор одной из сторон, однако его предложение относится только к Бунду, как к какой-то особенной части, не одинаковой со всеми другими частями партии, и устав свой они предлагают только для себя, для Бунда. [7]
На этот путь толкают рабочих объективные условия: голод, необходимость распределять хлеб, неизбежность Zivildienstpflicht, необходимость добиться мира. Наши условия мира - говорил Ленин - такие: 1) Совет рабочих депутатов, как революционное правительство, заявил бы тотчас, что никакими договорами ни царизма ни буржуазии он не связан; 2) он опубликовал бы тотчас эти подлые, грабительские договоры; 3) он открыто предложил бы всем воюющим перемирие тотчас; 4) он предложил бы мир на условии освобождения всех колоний и всех неполноправных народов; 5) он заявил бы, что не доверяет буржуазным правительствам и зовет рабочих всех стран свергнуть их; 6) он заявил бы, что долги на войну заключала буржуазия и пусть капиталисты платят их. [8]
С приходом к власти в США новой администрации во внешней политике страны окончательно возобладал подход, который получил название унилатералистского. Суть его заключается в том, что США должны следовать только собственным интересам, не считаясь ни с другими странами, ни с международными организациями. США вообще не должны заключать ни с кем никаких договоров и соглашений, ничем себя не ограничивать. Они должны обладать полной свободой рук. Как говорит директор российских и азиатских программ Центра оборонной информации ( Вашингтон) Николай Злобии: Американцы сегодня вообще отказываются от подписания каких бы то ни было договоров, которые связывали бы им руки. [9]
Таким образом, правообладатель обязан заключить договор коммерческой концессии на новый срок далеко не во всех случаях. Если он не желает иметь пользователей на данной территории, никаких неблагоприятных последствий для него не возникает. Ненадлежащее исполнение договора2 пользователем также позволяет правообладателю не заключать с ним никакого договора. Если же он захочет иметь пользователей на аналогичных условиях 3 то в течение трех лет обязан предложить прежнему пользователю заключить договор на условиях не хуже, чем прежние, либо возместить убытки. [10]
Если царскому величеству надобно, чтоб Хмельницкий был у королевского величества в подданстве, то пусть пошлет от себя к Хмельницкому, возьмет у него статьи, на которых он хочет быть в подданстве, и перешлет эти статьи к королю, а король решит, на какие статьи можно согласиться и на какие нет. Послы отвечали, что Хмельницкий, кроме Зборовского договора, ничего не примет. Паны говорили гораздо сердито, что Зборовского договора и на свете нет, с Хмельницким у короля никакого договора не было, был договор под Зборо-вом с крымским ханом; договор этот нарушен Хмельницким, после чего был другой договор, под Белою Церковью, и тот нарушен Хмельницким же, и теперь король всех этих изменников снесет и до конца разорит. Послы: Королевскому величеству и вам, панам, надобно рассудить: если вы этих своих подданных побьете, города и места разорите и сделаете пустоту, то побьете и разорите не чужое государство, а свое; после эти пустые места кем вам будет населить. [11]
Возлагая вину за беды народные на местную администрацию, Бепеня Трупбердин прибегает к испытанному публицистическому приему - идеализации царской власти как высшей инстанции, которая попросту не может издавать несправедливых указов. Но одновременно в настойчивости этой повторяющейся формулы ( Государыня бы так не учинила) содержалось и зерно сомнения: а коль учинила, стоит ли признавать ее таковой. Не случайно В. Н. Татищев считал очень важным нейтрализовать этот аргумент нравственно-политического порядка, пусть вопреки очевидным фактам, ценой фальсификации исторических фактов. В своем указе башкирам Сибирской дороги от 27 июня 1736 г. он писал: Известно всему Российскому государству и всем окрестным народам, что вы под власть и державу Российскую не вашею доброю волею, ни добровольными договоры, но силою оружия российского приведены и милосгию вечно достойныя памяти их величеств, российских государей, немногих ваших преждебытных вольностей сподоблены. И потому, пока еще разрешая подавать челобитные, он ставил условием токмо б в одной никаких договоров не писали и на прежние с ними ми-лостливые поступки не ссылались. В другом же случае этот администратор категорически требовал исключить из писем и посланий всяческое упоминание о факте добровольного присоединения Башкирии к Русскому государству и слово мир, частое для публицистики последнего этапа восстаний: Чтобы они не миром, но повинною и просчением именовали. [12]
Тогда капитал, который вынужден считаться с реальной политической и экономической жизнью, говорит: Надо торговать. В этом состоит наша величайшая победа. Сейчас скажу вам, что у нас есть два предложения займа на сумму около ста миллионов золотом. Золото-то у нас есть, но золото продать нельзя, потому что это такая штука, которую кушать нельзя. Все так разорены, во всех странах валютные отношения между капиталистическими государствами перекувыркнулись от войны до невероятности. С Францией мы никакого договора не заключили, она считает, что мы должны ей, значит, любой корабль - пожалуйте, это мой. У них есть военный флот, у нас нет. [13]
Это был голос классового врага и с его точки зрения правильный. Однако правильность таких заключений требует проверки на деле. Тогда капитал, который вынужден считаться с реальной политической и экономической жизнью, говорит: Надо торговать. В этом состоит наша величайшая победа. Сейчас скажу вам, что у нас есть два предложения займа на сумму около ста миллионов золотом. Золото-то у нас есть, но золото продать нельзя, потому что это такая штука, которую кушать нельзя. Все так разорены, во всех странах валютные отношения между капиталистическими государствами перекувыркнулись от войны до невероятности. С Францией мы никакого договора не заключили, она считает, что мы должны ей, значит, любой корабль - пожалуйте, это мой. У них есть военный флот, у нас нет. [14]
Этот вопрос очень важный, потому что оборот денежный, это - такая штука, которая прекрасно проверяет удовлетворительность оборота страны, и когда этот оборот бывает неправильным, то получаются из денег ненужные бумажки. Чтобы идти потом на основании опыта, нам нужно десять раз проверить принятые меры. Когда кончится эта операция, то нам предложат вопрос и пожелают узнать: где достать товары. Ведь свобода торговли требует товаров, и крестьяне - очень умные люди и умеют великолепно издеваться. Это был голос классового врага и с его точки зрения правильный. Однако правильность таких заключений требует проверки на деле. Тогда капитал, который вынужден считаться с реальной политической и экономической жизнью, говорит: Надо торговать. В этом состоит наша величайшая победа. Сейчас скажу вам, что у нас есть два предложения займа на сумму около ста миллионов золотом. Золото-то у нас есть, но золото продать нельзя, потому что это такая штука, которую кушать нельзя. Все так разорены, во всех странах валютные отношения между капиталистическими государствами перекувыркнулись от войны до невероятности. С Францией мы никакого договора не заключили, она считает, что мы должны ей, значит, любой корабль - пожалуйте, это мой. У них есть военный флот, у нас нет. [15]