Cтраница 1
Мейен ( Меуеп), Эдуард ( 1812 - 1870) - немецкий публицист, младогегельянец; впоследствии национал-либерал. [1]
Мейен ( Меуеп), Эдуард ( 1812 - 1870) - немецкий публицист, левый гегельянец; впоследствии национал-либерал. [2]
Бауэра, сделавшегося впоследствии сотрудником Kreuzzeitung ( Крестовой газеты) и Post ( Почты), до Эдуарда Мейена: последний умер редактором Danziger Zeitung ( Данцигской газеты) и сам, жалуясь, подтрунивал над своей загубленной жизнью, говоря, что ему дозволено издеваться только над протестантскими ортод-оксами, ибо критиковать папские буллы запрещает либеральный владелец газеты, опасаясь за подписчиков - католиков. [3]
Мейена с апреля 1848 г. в Лейпциге и Берлине; с лета 1848 г. до начала 50 - х годов выходила в Берлине. [4]
Прилагаю последний пакет от Клусса с просьбой прислать обрат-то его письмо и ничего не сообщать о нем Хейзе. Этот субъект выбалтывает все, и если маленький Мейен и прочие выдающиеся мужи узнали бы что-нибудь преждевременно, то получаемая Клуссом информация немедленно бы прекратилась. Все это очень забавно и остается только предоставить этим господам спокойно делать свое дело. [5]
Как показал советский палеоботаник М е и е н, такие признаки, как строение и расположение тяжей гиыодермалыюй механической ткани в листьях кордаитовых, являются надежным средством для определения их видовой принадлежности. Например, на основании тщательного анатомического изучения листьев ангарских кордаитовых Мейен выделил род руфлория ( Rufloria), названный в честь Рудольфа Флори - п а, пожалуй, самого крупного исследователя кордаитовых и ископаемых хвойных. [6]
Маркс встретился в Лондоне с некоторыми товарищами своей философской молодости: с Эдуардом Мейеном, таким же язвительным, как прежде, с Фаухером, секретарем Коб-дена, утверждавшим, что он своей причастностью к фритредерству творит историю, с Эдгаром Бауэром. Последний, наоборот, разыгрывал роль коммунистического агитатора, но Маркс называл его всегда клоуном. Бруно Бауэр тоже приехал в Лондон повидаться с братом; он пробыл там довольно долго, и Маркс несколько раз встречался со своим другом молодости. Но Бруно Бауэр восторгался первобытной мощью России, а в пролетариате видел только чернь; чтобы управлять ею, говорил он, нужны насилие и хитрость, а в крайнем случае рабочих всегда можно удовлетворить прибавкой в несколько грошей. При таких его взглядах не могло быть, конечно, и речи о каком-либо взаимопонимании между ним и Марксом. [7]
Постоянно пьян, хвастает своим умением подольститься к дамам, имея в виду пинки, получаемые им от трактирных служанок; сначала он самым шумным образом на улицах и в переулках, в гостиных, в омнибусах, на полупенсовых пароходах провоцировал английскую публику на участие в великих дебатах между Кинкелем и Руге; тащил каждого немца за уши в Кранборн-отель; был одним из самых заносчивых крикунов Эмигрантского клуба 137, словом, одним из тех, кто неистовствовал против маленького особого прихода Neue Rheinische Zeitung. Если он будет просить у Веерта протекции, пусть Веерт посоветует ему поискать себе место в одном из семи учреждаемых Кинкелем министерств, что не должно ему стоить большого труда при его столь великих заслугах перед великой, единственно революционной партией и при том влиянии, которое он имеет на обоих кинкелевских придворных писателей, Мейена и Оппенхейма. [8]
Это действительно было самым необходимым, ибо готовило почву, на которой пролетариат мог начать схватку с буржуазией. В пяти-членном Центральном комитете, который был избран первым Демократическим конгрессом Б июне 1848 г., участвовали такие люди, как Мейен и вернувшийся из Америки Криге. При таких руководителях эта организация быстро пришла в упадок, что проявилось с ужасающей ясностью, когда она собралась во второй раз в Берлине накануне прусского государственного переворота. Если тогда и был избран новый Центральный комитет, в состав которого вошел также Д Эстер, человек, лично и политически близкий к Марксу, то этим был лишь выдан вексель на будущее время. Парламентская левая Берлинского собрания оказалась неспособной к действию во время ноябрьского кризиса, а Франкфуртская левая еще больше погрузилась в болото жалких компромиссов. [9]
Как будто самосознание, к которому приходит в лице человечества земля, не становится мировым сознанием в то самое мгновение, когда оно познает свое положение как момент этого мирового сознания. Как будто такое возражение не служит всего лишь предлогом, чтобы неприятный ответ на старый вопрос отодвинуть в дурную бесконечность пространства. Разве не на редкость наивно звучит фраза, которую Юнг протаскивает в число своих основных аргументов: разум, выходящий за пределы всякой чисто сферической определенности. Как же в таком случае он может, признавая с земной точки зрения последовательность и разумность оспариваемого положения, отличить эту земную точку зрения от универсальной. Однако вполне достойно такого фантаста и мечтателя, каким является г-н Юнг, теряться в дурной бесконечности звездного неба, измышлять всякого рода курьезные гипотезы и удивительные выдумки о мыслящих, любящих, фантазирующих существах на других небесных телах. Смешно также, когда он предостерегает против безоговорочного, легковесного обвинения Фейербаха и Штрауса в атеизме и безусловном отрицании бессмертия. Юнг не впдпт, что эти люди ни на какую иную точку зрения и не претендуют. Далее, в номере 12 - м г-н Юнг грозит нам уже своим гневом; в номере 26 - м восхваляется Лео, из-за несомненной талантливости которого абсолютно забывается и прикрашивается его образ мыслен: да и о Руге говорится столь же явно неправильно, как и о Лео. Баадере, которому к тому же еще вменяется в заслугу его сомнамбулическая п нефилософская мистика; наконец, номер 36 - й жалуется на злосчастную полемику, иными словами. Мейена в Rheinische Zeitung 14, где он - как это ни странно - однажды высказал г-ну Юнгу всю правду. Юнг погружен в такой туман, в такую призрачную жизнь, что вообразил, будто он наш соратник, защитник тех же идей; он думает, что, несмотря на наличие разногласий между ним и нами, тождество принципов и целей все же является незыблемым. [10]