Cтраница 2
Оба этих известнейших культуролога фиксируют основное внимание на уникальности и замкнутости культурных типов. При этом оказывается, что как содержание, так и форма этих типов не могут передаваться по наследству от одной культуры к другой. Каждая культура носит сугубо локальный характер, и ее кризис есть последняя стадия в развитии. Шпенглер) есть не только осуществление ее душевных возможностей, не только период цветения и плодоношения, но и неизбежная старость, оскудение и смерть. В результате живая душа культуры превращается в мумию, неспособную к дальнейшему развитию. Культура лишь однажды зарождается, живет и умирает. Действительно, смерть любой целостности всегда выглядит как достижение пределов ее роста. [16]
Кризис основ математики, кризис естествознания вообще дает возможность фашистам вопить о крушении науки. В действительности же этот кризис, как было отмечено Лениным еще 25 лет тому назад, обусловлен как раз несоответствием методологической оболочки конкретному содержанию науки. В этом смысле ленинская оценка этого кризиса как кризиса роста остается справедливой и для настоящего момента, ибо выход из кризиса есть. Он лежит на путях диалектического материализма. [17]
В конце второго тысячелетия человечество осознало, что его дальнейшему существованию угрожает глобальный экологический кризис, возникший, прежде всего, в результате антропогенных воздействий на окружающую среду. Ученые расходятся в оценках сроков наступления глобального экологического кризиса, согласно некоторым оценкам кризис еще не наступил, согласно другим уже начался, согласно третьим кризис начался еще в начале XX века. Нет единого мнения по поводу его причин. Но нет расхождений в главном - глобальный экологический кризис есть следствие развития нашего типа цивилизации, ориентированной на безудержный рост потребления, прежде всего материальных благ. Расширение и углубление кризиса представляет опасность для дальнейшего существования человечества. [18]
Я не экономист, - продолжал президент, - но в последние месяцы я узнал одну вещь, а именно, что процентные ставки выражают нечто большее, чем рыночная стоимость денег. Они также представляют стоимость, которую мы приписываем кредиту, вере и доверию. Рынок говорит нам, что ему нужно больше доверия и больше веры. В то же время, падение потребительских цен говорит нам о том, что мы живем в эру изобилия, что мы обладаем почти неограниченной свободой производить материальные блага, но часто производим не то, что действительно нужно. Не может ли быть так, что этот кризис есть вспышка молнии, дающая нам возможность заглянуть в будущее с большей верой и еще большим изобилием. [19]
То, что подлежит обмену как товар, это - излишек, и остается несущественным, будет ли этот излишек обменен или нет. Непосредственное производство для удовлетворения собственных потребностей отпадает. Если товары остаются непроданными, то кризис налицо. В меновой торговле этой противоположности не существует. Здесь никто не может быть продавцом, не будучи покупателем, и покупателем, не будучи продавцом. Трудность, испытываемая продавцом, - при предположении, что его товар имеет потребительную стоимость, - проистекает исключительно из того, что покупатель легко может отложить обратное превращение денег в товар. Эта трудность превращения товара в деньги, продажи его, проистекает исключительно из того, что товар должен быть превращен в деньги, деньги же отнюдь не должны быть немедленно превращены в товар, так что продажа и покупка могут отделиться друг от друга. А кризис есть не что иное, как насильственное осуществление единства фаз процесса производства, обособившихся и ставших самостоятельными по отношению друг к другу. Общая абстрактная возможность кризиса означает не что иное, как наиболее абстрактную форму кризиса, без содержания, без содержательной побудительной причины кризиса. Продажа и покупка могут отделиться друг от друга. Они, следовательно, суть кризис potentia, и их совпадение всегда остается критическим моментом для товара. [20]