Cтраница 2
Честно говоря, его едва замечали. И все потому, что первые машины были настолько громоздки, что их даже невозможно было сдвинуть с места, а кроме того, они требовали такого трудоемкого обслуживания, что было вполне естественно пытаться использовать машину в той же лаборатории, в которой она была разработана. Во-вторых, невидимая в каком-то смысле работа программиста была лишена всякого внешнего блеска: посетителям можно было демонстрировать машину, а это на много порядков превышает по зрелищности какой-то клочок бумаги с программой. Но, что важнее всего, сам программист относился к своей работе как к весьма скромному делу: вся его значительность была связана с существованием этой замечательной машины. [16]
Тот, кто занимается укладкой, укладыванием чего-л. Укладчик паркета, о Обедаем уже не в палисаднике, а в доме, где раньше шла упаковка разных вещей. И теперь их здесь навалены груды, и укладчики жалуются, что мы мешаем им. Гарин-Михайловский, По Корее, Маньчжурии я Ляодунскому полуострову. Есть специальности, лишенные внешнего блеска, о которых мало говорят и еще меньше пишут. В авиации к ним относятся мотористы, а в парашютном спорте - укладчики. [17]
Известно, что хорошие преподаватели готовят хороших специалистов. Представление о предмете у слушателя, как правило, ассоциируется с человеком, обучающим этому предмету. Большой ученый может добиться успеха на педагогическом поприще, не прибегая к специальным ораторским приемам. Рассказывают, что лекции Н. Е. Жуковского не отличались внешним блеском и отшлифованностыо. К тому же у него был высокий, трудно воспринимаемый голос. Но, читая лекцию, он увлекался предметом беспредельно, и это увлекало аудиторию. Студенты ясно видели, что здесь. Современники вспоминают Гаспара Монжа как блестящего лектора: Он был красноречив и, однако, не умел говорить. Его красноречие заключалось в смеси жестов и слов: Смотреть на него во время его речи было истинным удовольствием. Невозможно выразить, сколько ума чувствовалось в его пальцах... Но если бы захотели искать в нем таланта ораторского, то слух ваш был бы поражен неправильностью произношения: за словами, произнесенными нараспев, вы услыхали бы скороговорку. Но соединение в одном лине крупного ученого и выдающегося лектора - явление редкое. [18]
Вы знаете, что Англия, Франция, Америка, Испания смотрели на наши действия, как на эксперименты, а теперь они смотрят иначе: они смотрят, все ли благополучно в их-то собственных государствах. Конечно, с точки зрения физической, материальной, финансовой, они значительно сильнее нас, но, несмотря на их внешний блеск, мы знаем, что внутри они гниют; они сильнее нас в настоящий момент той самой силой, той мощью, которой была сильна Германия в момент заключения Брестского мира. [19]
Гуцкоп и Винбарг лучше других знали, чего они хотят, Лаубс - меньше всех. Но при всеобщей неясности мысгпг не могло пол читься ничего HVTHOTO. Мысль о полноправности чувственного начала понималась, по примеру Генке, грубо и плоско; либеральные политические принципы были различны у разных лиц, и положение женщины давало повод к самым бесплодным и путаным дискуссиям. Всеобщей неурядице того времени следует приписать и меры, принятые различными правительствами против этих люден. Младогерманцы, благодаря внешнему блеску их произведений, остроумному, пикантному, живому стилю, таинственной мистике, в которую облекались главные лозунги, а также возрождению критики и оживлению беллетристических / куриалов под их влиянием, привлекли к себе вскоре массу молодых писателей, и через короткое время у каждого из них, кроме Винбарга, образовалась своя свита. Старая, бесцветная беллетристика должна была отступить под напором юных сил, и молодая литература заняла завоеванное ноле, поделила его между собой - и во время этого дележа распалась. [20]
Немецкий элемент был тогда еще весьма силен в ученых сословиях России, а в публике едва ли умели серьезно отличить химию от аптекарского дела, лабораторию - от аптеки и, привыкши видеть немцев аптекарями, тем больше. Прежде всего и выше всего стояла для него наука, она была для пего целью, а не средством снискивать выгоды, награды или репутацию вне ее области. Эта бескорыстная и высокая любовь к науке была врожденным даром Зинина и, конечно, развилась и укрепилась в нем еще более под животворным влиянием гиссенской научной атмосферы. Любовь эту нельзя не ценить во всяком случае высоко. И ныне мы далеки от того, чтобы ученая степень, ученое звание всегда давали человеку право на известную авторитетность, на уважение, на поручсниеемуобщоственного дела, соответствующего его специальности. В те времена мы, конечно, были в этом отношении еще далее от Западной Квропы, и в глазах большинства ненаучной, но высокопоставленной по рождению провинциальной публики ученый и профессор стоял не особенно далеко от учителя любой школы или домашнего наставника, составляющего волей-неволей допущенную пятую спицу в колеснице у домашнего очага. Тем больше надо было истинной преданности знанию и таланта, чтобы избрать в жизни строго-научный путь, по освещенный внешним блеском, а избрав его, возвыситься настолько, чтобы быть уважаемым даже л теми, которые едва ли умели уважать самую науку. [21]
Немецкий элемент был тогда еще весьма силен в ученых сословиях России, а в публике едва ли умели серьезно отличить химию от аптекарского дела, лабораторию - от аптеки и, привыкши видеть немцев аптекарями, тем больше обращали внимание на выдающегося химика из русских. Прежде всего и выше всего стояла для него наука; она была для него целью, а не средством снискивать выгоды, награды или репутацию вне ее области. Эта бескорыстная и высокая любовь к науке была врожденным даром Зинина и, конечно, развилась и укрепилась в нем еще более под животворным влиянием гиссенской научной атмосферы. Любовь эту нельзя не ценить, во всяком случае, высоко. И ныне мы далеки от того, чтобы ученая степень, ученое звание всегда давали человеку право на известную авторитетность, на уважение, на поручение ему общественного дела, соответствующего его специальности. В те времена мы, конечно, были в этом отношении еще далее от Западной Европы, и в глазах большинства ненаучной, но высокопоставленной по рождению провинциальной публики ученый и профессор стояли не особенно далеко от учителя любой школы или домашнего наставника, составляющего волей-неволей допущенную пятую спицу в колеснице у домашнего очага. Тем больше надо было истинной преданности знанию и таланта, чтобы избрать в жизни строго научный путь, не освещенный внешним блеском, а избрав его, возвыситься настолько, чтобы быть уважаемым даже и теми, которые едва ли умели уважать самую науку. [22]