Cтраница 2
Марксистско-ленинское понимание человеческого познания предполагает признание, что оно - обусловленный законами общественного развития процесс, неразрывно связанный с практикой отражения и воспроизведения действительности. Научное рассмотрение проблем этиологии болезней с точки зрения диалекти-ко-материалистического принципа причинности позволяет показать, что болезни возникают в результате взаимодействия организма с разнообразными неблагоприятными факторами. [16]
Невозможность нарушения закономерностей явлений природы и обществ, жизни подтверждается всей практикой людей. При научном рассмотрении любое событие, явление, представляющееся чудом, теряет таинственность и обнажает свои естеств. [17]
Зонная плавка находит широкое применение. Эта книга посвящена научному рассмотрению очистки органических соединений. [18]
Об этом свидетельствует, в частности, и рассуждение Кондорсе, для которого, как мы убедились, первым шагом научного рассмотрения общества было выведение всех социальных явлений из аксиоматики естественного права. [19]
Исследование переходных процессов синхронных машин имеет неоспоримо большее народнохозяйственное значение, чем решение тех же проблем в асинхронных машинах. Тем не менее принятое построение книги представляется вполне обоснованным, если иметь в виду, что подавляющее большинство приводных двигателей в промышленности составляют асинхронные машины, и если учесть возможность строго научного рассмотрения переходных процессов в единой концепции для обоих видов машин, что в мировой специальной литературе применяется, пожалуй, впервые. [20]
Когда же оно родилось, ситуация принципиально изменилась. Открылась возможность научного рассмотрения этого вопроса, а именно возможность постижения мира через вероятность, через вероятностные закономерности. [21]
К концепции первоначала в рамках античной философии и античного мышления присоединяются элементы мифологических представлений, что само по себе не отрицает роли производственного опыта в возникновении основной идеи. Витрувий стремится к научному рассмотрению производственного опыта. Средневековая алхимия во всяком рецептурном действии видела, как отмечает В. Л. Рабинович, священнодействие, обращенное к таинственным и демоническим силам. [22]
Школы возникают, когда традиции общества становятся настолько сложными, что значительная часть культурного багажа фиксируется в письменном виде при помощи соответствующих письменных знаков. Они более искусственны и условны, чем речевые; им нельзя научиться, просто общаясь с другими людьми. Кроме того, в письменном виде обычно хранится информация о вещах, сравнительно чуждых повседневной жизни. Письменность хранит достижения, накопленные человечеством за многие поколения, хотя некоторые факты могут быть и временно невостребованы. Соответственно, когда сообществу требуется выйти за пределы территории и памяти ныне живущего поколения, ему приходится полагаться на посредничество школ, чтобы гарантировать адекватный доступ ко всем своим ресурсам. В качестве иллюстрации сошлемся на простой пример: жизнь древних греков и римлян сильно повлияла на нашу собственную, хотя это влияние и не проявляется на уровне повседневной жизни. Подобным образом люди, живущие теперь, но отделенные от нас пространственно, - англичане, немцы, итальянцы - имеют прямое отношение к жизни нашего общества, но понять природу нашего взаимодействия с ними можно только после специального научного рассмотрения. Точно так же молодые люди не могут в процессе повседневного общения приобрести представление о том, какую роль в жизни общества играют скрытые источники энергии или физические структуры, не доступные зрению. Так что для передачи такого рода информации вырабатывается особый способ общения - педагогическое общение - и создаются соответствующие социальные институты - общеобразовательные школы. [23]
Действительно, к нашим политическим и религиозным верованиям, к важным нравственным правилам мы относимся со страстью, совсем иначе, чем к объектам физического мира; этот страстный характер влияет на наше понимание и объяснение их. Идеи, разрабатываемые нами о них, так же близки нашему сердцу, как и их объекты, и приобретают поэтому такой авторитет, что не выносят противоречия. Ко всякому мнению, противоречащему им, относятся враждебно. Возьмем, например, какое-нибудь утверждение, несогласное с идеей патриотизма или индивидуального достоинства. За ним не признают истинности и заранее не примут, а страсть для своего оправдания без труда внушит доводы, легко признаваемые решающими. У этих понятий может быть такой престиж, что они вообще будут нетерпимы к научному исследованию. Сам тот факт, что они и явления, ими выраженные, подвергаются холодному и сухому анализу, возмущает некоторые умы. Всякий, собирающийся изучать нравственность извне и как внешнюю реальность, кажется этим утонченным людям лишенным нравственного чувства, как вивисектор кажется толпе лишенным обыкновенной чувствительности. Не только не допускают, что эти чувства подлежат научному рассмотрению, но считают себя обязанными обращаться к ним для того, чтобы заниматься наукой о вещах, к которым они относятся. [24]