Cтраница 1
Первая французская революция, поставившая себе задачу уничтожить все местные, территориальные, городские и провинциальные особые власти, чтобы создать гражданское единство нации, должна была развить далее то, что было начато абсолютной монархией - централизацию, но вместе с тем она расширила объем, атрибуты и число пособников правительственной власти. [1]
В первой французской революции за господством конституционалистов следует господство жирондистов, за господством жирондистов следует господство якобинцев. Каждая из этих партий опирается на более передовую. [2]
В первой французской революции крестьяне выступали революционно лить до тех пор, пока этого требовали их ближайшие, ясно ощутимые частные интересы: пока не было обеспечено за ними право собственности на их клочок земли, возделывавшийся ими ранее в условиях феодальных отношений, пока не были раз навсегда упразднены эти отношения и чужеземные армии не были удалены из их краев. [3]
На чем зиждется прежде всего сила реакции в Европе с 1815 г., отчасти даже со времени первой французской революции. [4]
Но сколь же нелепо превращать этот призыв к личному правосознанию в основу государственной формы и признавать только те режимы, которые якобы основаны на общественном договоре - как на единообразном историческом событии или как на беспрестанно повторяющейся политической процедуре. Именно так истолковала идею общественного договора первая французская революция; именно этим она потрясла и измучила свою страну до основания; именно этот предрассудок она оставила в наследие последующим французским революциям ( 1830, 1840, 1870), а также, увы, русским доктринерам. [5]
Несколько наполеоновских декретов совершенно уничтожили бы весь средневековый хлам, все барщины и десятины, все изъятия н привилегии, все феодальное хозяйничанье и всю патриархальность, которые еще тяготеют над нами во всех закоулках наших многочисленных отечеств. Остальная Германия давно уже стояла бы на той же ступени, какой достигло левое побережье Рейна вскоре после первой французской революции; у нас не было бы теперь ни укермарк-ских грандов, ни померанской Вандеи, и нам уже не приходилось бы дышать удушливым воздухом исторических н хри-стианско-германских болот. [6]
Но отсюда также и то глубокое возмущение всего рабочего класса, от Глазго до Лондона, против богачей, которые систематически эксплуатируют рабочих, а затем безжалостно бросают их на произвол судьбы. Это возмущение через недолгий срок - этот срок можно почти вычислить - выльется в революцию, по сравнению с которой первая французская революция и 1794 год покажутся детской игрой. [7]
К пониманию этого исключительно важного обстоятельства в истории науки приближались отчасти некоторые ученые уже и в прошлые времена. Например, русский химик, современник и соратник Менделеева, Ф. Н. Савченков писал: Весьма замечательно, что резкие реформы в химии совпадают с большими социальными переворотами. Падение флогистической теории совпадает с первой французской революцией 1789 года. [8]
Но какое отсутствие критики требуется для того, чтобы канонизировать Коммуну, объявить ее непогрешимой, утверждать, что с каждым сожженным домом, с каждым расстрелянным заложником поступили в точности, вплоть до точки над i, так, как следовало. Не значит ли это утверждать, что в майскую неделю народ расстрелял именно тех людей, и не больше, кого необходимо было расстрелять, сжег именно те строения, и не больше, какие следовало сжечь. Разве это не то же самое, как если бы стали утверждать, что во время первой французской революции 468 каждый обезглавленный получил по заслугам - сначала те, кто был обезглавлен по приказу Робеспьера, а затем - сам Робеспьер. Вот до каких ребячеств доходит дело, когда в сущности совсем смирные люди дают волю стремлению казаться очень страшными. [9]
Натравливать народы друг па друга, попользовать один народ для угнетения другого, чтобы таким образом продлить существование абсолютной власти, - вот к чему сводилось искусство и деятельность всех существовавших доселе правителей и их дипломатов. За последние семьдесят лет. Когда вспыхнула первая французская революция, опять-таки именно немцы дали натравить себя, как свору бешеных собак, на французов; это они грозили в свирепом манифесте герцога Брауншвейг-ского, что не оставят в Париже камня на камне 108; это они вступили в заговор с эмигрировавшими дворянами против нового порядка во Франции, получив за это мзду от Англии под видом субсидий. [10]
Немецкие философы, полуфилософы и любители красивой фразы жадно ухватились за эту литературу, позабыв только, что с перенесением этих сочинений из Франции в Германию туда не были одновременно перенесены и французские условия жизни. Она должна была приобрести характер досужего мудрствования об осуществлении человеческой сущности. Так, требования первой французской революции для немецких философов XVIII века имели смысл лишь как требования практического разума вообще, а проявления воли революционной французской буржуазии в их глазах имели значение законов чистой воли, воли, какой она должна быть, истинно человеческой воли. [11]
С изобретением ролла было существенно улучшено качество бумажной массы и повышена производительность размольного оборудования. Особенно бумага была необходима в годы первой французской революции, так как тогда выпускалось большое количество воззваний и плакатов, брошюр, газет, а также ассигнаций. [12]
Однако английская буржуазия и в особенности фабриканты, которые непосредственно наживаются на нужде рабочих, игнорируют эту нужду. Считая себя самым могущественным классом - классом, представляющим нацию, буржуазия стыдится раскрыть перед всем миром эту язву Англии; она не хочет признать бедственное положение рабочих, потому что именно на нее, на имущий класс промышленников, ложится моральная ответственность за это бедственное положение. Но отсюда также и то глубокое возмущение всего рабочего класса, от Глазго до Лондона, против богачей, которые систематически эксплуатируют рабочих, а затем безжалостно бросают их на произвол судьбы. Это возмущение через недолгий срок - этот срок можно почти вычислить - выльется в революцию, по сравнению с которой первая французская революция и 1794 год покажутся детской игрой. [13]
Наконец, и немецкая философия, этот наиболее сложный, но в то же время и надежнейший показатель развития немецкой мысли, встала на сторону буржуазии, когда Гегель в своей Философии права объявил конституционную монархию высшей и совершеннейшей формой правления. Более радикальное крыло его последователей, с одной стороны, подвергло всякое религиозное верование испытанию огнем строгой критики, которая до самого основания потрясла древнее здание христианства, а с другой, оно выдвинуло более смелые политические принципы по сравнению с теми, какие до того времени доводилось слышать немецкому уху, и попыталось воздать должное славной памяти героев первой французской революции. [14]
Савт ченков в двадцати главах своей книги доводит историю химии до унитарной системы и теории типов, уделяя достаточное внимание углеродистым соединениям. Им рассмотрены работы и взгляды Лорана, Жерара, Кольбе, Кекуле, Франкланда, Вильямсона и многих других зарубежных химиков, но ни один русский химик даже не упомянут. Книга Савченкова является типичной компиляцией из трудов по истории химии Коппа [9], Ладен - бурга [5] Гефера [10], Дюма [11] и Вюрца [7] совершенно с незначительт ным использованием оригинальных источников. В одном из примечаний Савченков делает робкую попытку связать этапы в развитии химии с со циальными событиями. Он пишет: Весьма замечательно, что резкие реформы в химии совпадают с большими социальными переворотами. Падение флогистиче-ской теории совпадает с первой французской революцией 1789 года. [15]