Cтраница 3
Исходным пунктом национальной программы должно быть положение о советской революции в Югославии, положение о том, что без свержения буржуазии и победы революции национальный вопрос не может быть разрешен сколько-нибудь удовлетворительно. После войны, и особенно после победы советской революции в России, едва ли такие случаи могут быть возможны. Во всяком случае шансов в пользу таких возможностей осталось теперь до того мало, что их можно приравнять к нулю. [31]
Каутский и Бернштейн выступили на этой конференции с чисто погромными речами против советской революции. Каутский сказал о большевиках, что они дали только новый красный милитаризм. Мы должны резко осудить Советскую власть и советскую революцию, потому что иначе мы потеряем доверие масс, - сказал Каутский. Каутский боится потерять доверие масс, если он не осудит российской советской революции. [32]
Тухачевский в своих расчетах. Ведь когда иод влиянием его побед над нами у нас замерло построение новой жизни, когда он уже протянул к нашей столице - Варшаве, когда, наконец, штыки сделали свое дело, советская революция так и осталась на острие штыков, не встретив внутреннего отклика в Польше. Тухачевского и его государства основывались на том, что штыки принесут только идею, что они помогут подняться силам советской революции внутри страны, в которую они пришли. [33]
Каутский и Бернштейн выступили на этой конференции с чисто погромными речами против советской революции. Каутский сказал о большевиках, что они дали только новый красный милитаризм. Мы должны резко осудить Советскую власть и советскую революцию, потому что иначе мы потеряем доверие масс, - сказал Каутский. Каутский боится потерять доверие масс, если он не осудит российской советской революции. [34]
Тухачевский в своих расчетах. Ведь когда иод влиянием его побед над нами у нас замерло построение новой жизни, когда он уже протянул к нашей столице - Варшаве, когда, наконец, штыки сделали свое дело, советская революция так и осталась на острие штыков, не встретив внутреннего отклика в Польше. Тухачевского и его государства основывались на том, что штыки принесут только идею, что они помогут подняться силам советской революции внутри страны, в которую они пришли. [35]
Перед самой Октябрьской революцией в России и вскоре после нее ряд превосходных коммунистов в России сделали ошибку, о которой у нас неохотно теперь вспоминают. Потому, что без особой надобности неправильно вспоминать такие ошибки, которые вполне исправлены. Для итальянских рабочих полезно напомнить эту ошибку. Такие виднейшие большевики и коммунисты, как Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин, Милютин, проявили колебания в указанный мною период в сторону опасений, что большевики слишком изолируют себя, слишком рискованно идут на восстание, слишком неуступчивы к известной части меньшевиков и социалистов-революционеров. Конфликт дошел до того, что названные товарищи ушли демонстративно со всех ответственных постов и партийной и советской работы, к величайшей радости врагов советской революции. Дело дошло до крайне ожесточенной полемики в печати со стороны Цека нашей партии против ушедших в отставку. А через несколько педель - самое большее через несколько месяцев - все эти товарищи увидели свою ошибку и вернулись на самые ответственные партийные и советские посты. [36]
Темп культурного развития этих народов зависит от многих внутренних и внешних условий. Вообще, я должен сказать, что прогнозы насчет темпа развития никогда не отличались точностью, особенно, если речь идет о количестве лет. Основное облегчение культурного развития этих стран состоит в том, что главные тормозы развития, вроде царизма, русского империализма, режима эксплуатации окраин центром, - уже сняты с дороги. Это обстоятельство дает громадный толчок культурному развитию восточных народов Советского Союза. Но насколько полно будет использовано это основное облегчение, - это зависит уже от самих восточных народов и, прежде всего, от той стадии культурного развития, на которой их застала советская революция. [37]
Чем солиднее и важнее, чем решительнее и безапелляционнее формулирует этот взгляд, например, К. Хорнер, тем менее умно ото выходит. Недостаточно отречься от вопиющих нелепостей национального большевизма ( Лауфенберга и др.), который договорился до блока с немецкой буржуазией для войны против Антанты, при современных условиях международной пролетарской революции. Надо понять, что в корне ошибочна тактика, не допускающая обязательности для советской Германии ( если бы вскоре возникла советская германская республика) признать на известное время Версальский мир и подчиниться ему. Из этого не следует, что независимцы были правы, выдвигая, когда в правительстве сидели Шейдеманы, когда еще не была свергнута Советская власть в Венгрии, когда еще но исключена была возможность помощи со стороны советской революции в Вене для поддержки Советской Венгрии, - выдвигая при тогдашних условиях требование подписать Версальский мир. [38]
Сможет ли Гогенцоллерн двинуть своих солдат против революции, которая хочет мира. Какое действие произвели на немецкую армию февральская, а затем и октябрьская революция. Как скоро это действие обнаружится. А для этого необходимо было как можно дольше затягивать переговоры. Нужно было дать европейским рабочим время воспринять как следует самый факт советской революции, и в частности ее политику мира. Это было тем более важно, что пресса стран Антанты вместе с русской соглашательской и буржуазной печатью заранее изображала мирные переговоры как комедию с искусно распределенными ролями. Даже в Германии, среди тогдашней социал-демократической оппозиции, которая не прочь была свои немощи перенести на нас, ходили разговоры о том, что большевики находятся в соглашении с германским правительством. Тем более правдоподобной эта версия должна была казаться во Франции и Англии. Было ясно, что если антантовской буржуазии и социал-демократии удастся посеять в рабочих массах смуту на наш счет, то это чрезвычайно облегчит впоследствии военную интервенцию Антанты против нас. Я считал поэтому, что до подписания сепаратного мира, если бы оно оказалось для нас совершенно неизбежным, необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое и бесспорное доказательство смертельной враждебности между нами и правящей Германией. Именно под влиянием этих соображений я пришел в Брест-Литовске к мысли о той политической демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем. [39]