Cтраница 2
Всемерное распространение в исламском мире получает культ Корана, а поскольку Коран представляет собой произведение, в котором глубокий религиозный и социально-этический смысл выражен в высокохудожественной поэтической форме ( не зря некоторые мусульманские мистики и аскеты - суфии посвящали свою жизнь непрерывному его чтению), его культ выступал еще и культом слова в самом высоком его понимании. [16]
Как мы видим на примере Лао-цзы, типическое поведение мистика находит свое выражение в специфическом смирении, в минимальной деятельности, в своего рода религиозном инкогнито в миру: он доказывает свою избранность вопреки миру, вопреки собственной деятельности в миру, тогда как мирской аскет, напротив, доказывает свою избранность посредством своей деятельности. В глазах живущего в миру аскета поведение мистика является ленивым самоуслаждением, для мистика поведение аскета - не более чем участие в богопротивных мирских делах, соединенное с суетной уверенностью в своей правоте. С той счастливой ограниченностью, которую обычно приписывают типичному пуританину, мирской аскетизм выполняет скрытые от него по своему последнему смыслу положительные веления божества, которые обнаруживаются в установленном Богом рациональном порядке сотворенного Им мира, тогда как мистик считает существенным для спасения именно проникновение в предельный, совершенно иррациональный смысл в акте мистического переживания. Различные формы ухода от мира, свойственные этим обоим типам поведения, находятся в такой же противоположности друг другу - характеристика ее будет дана в ходе специального исследования отдельных типов религиозности. [17]
Махаяна - это прежде всего попытка ввести любовь и сострадание в круг буддийских догматов. Этический идеал Махаяны - не аскет, погруженный в безразличие нирваны, а бодхисаттва - святой, ставший Буддой, но давший обет не покидать мир до тех пор, пока последняя пылинка не достигнет состояния Будды. Это нововведение совершенно по-новому расставило этические акценты, но и оно не могло изменить главного: священная конечная цель - нирвана - по-прежнему оставалась по ту сторону любви и ненависти, добра и зла. [18]
Плоть в христианстве рассматривается как причина всех человеческих злоключений. Подлинной святостью окружается лишь фигура аскета, великомученика, страстотерпца. [19]
Как мы видим на примере Лао-цзы, типическое поведение мистика находит свое выражение в специфическом смирении, в минимальной деятельности, в своего рода религиозном инкогнито в миру: он доказывает свою избранность вопреки миру, вопреки собственной деятельности в миру, тогда как мирской аскет, напротив, доказывает свою избранность посредством своей деятельности. В глазах живущего в миру аскета поведение мистика является ленивым самоуслаждением, для мистика поведение аскета - не более чем участие в богопротивных мирских делах, соединенное с суетной уверенностью в своей правоте. С той счастливой ограниченностью, которую обычно приписывают типичному пуританину, мирской аскетизм выполняет скрытые от него по своему последнему смыслу положительные веления божества, которые обнаруживаются в установленном Богом рациональном порядке сотворенного Им мира, тогда как мистик считает существенным для спасения именно проникновение в предельный, совершенно иррациональный смысл в акте мистического переживания. Различные формы ухода от мира, свойственные этим обоим типам поведения, находятся в такой же противоположности друг другу - характеристика ее будет дана в ходе специального исследования отдельных типов религиозности. [20]
Надо сознание, необходимо историческое понимание, нужна последовательная связь с прошлым, превращенная в волю, хотя необходимые зародыши уже имеются в готовности, уже носятся в воздухе времени. Так, она бессильна у аскета идти противу связи духа с телом [...], точно так же, как бессильна фантазия нарушить законы тяготения или сродства в материальной области. Классики этого не понимали, и тот не может считаться на уровне знаний, уже добытых людьми, особенно в области естествознания, кто этого не признает. Наука есто сознательное дело, сознание же, сперва себя ставившее выше всего, неизбежно доходит до необходимости признать всеобщее и высшее; мудрец этому покорился, а нелокорный себя обрек и муке, и скуке, и всему тому, что древняя фантазия выразила в дьявольском образе. [21]
Мы знаем, что ряд аскетов под влиянием религии сознательно голодает, голодает днями, неделями, истощая организм и мужественно подавляя импульсы голода. Мы знаем, что ряд лицъ тюрьмах объявляет голодовки и голодает до смерти. [22]
Первая собственность, первое великолепие завоевано. Показав на этих, достойных аскета примерах - ценой немалых беллетристических издержек производства - различие между свободой и особенностью, наш святой совершенно неожиданно заявляет на стр. [23]
Это был миллионер, живший как аскет. [24]
Разрыв между провозглашаемыми идеалами и образом жизни высших священнослужителей приводил к тому, что отдельные люди, стремившиеся воплотить эти идеалы, отказывались от мира, уходили из городов, становились отшельниками. Кроме многочисленных отшельников появляются совместные жилища аскетов - киновии, как их называли на грекоязычиом Востоке ( от греч. [25]
Тем не менее, однажды во время охоты царевич встречает похоронную процессию и понимает, что все люди смертны; встречает больного и понимает, что никто не может избежать болезней; встречает нищего и осознает, что бедность может быть уделом каждого; встречает мудреца, погруженного в созерцание и понимает, что единственный путь к постижению сути страданий и избавления от них - путь самоуглубления и размышления. Тогда Сиддхартха тайно покидает царский дворец и становится отшельником аскетом. Но аскетические подвиги не приближают его к пониманию, и тогда царевич отказывается от крайностей умерщвления плоти и садится для углубленного созерцания под дерево. Выдержав угрозы и искушения демона Мары, он достиг просветления, стал совершенным мудрецом, пробудившимся к истине, то есть Буддой. [26]
У нас в бригаде, например, не бывает случаев опоздания на работу, преждевременных уходов со строительной площадки по собственному желанию, появления на работе в нетрезвом состоянии или, как говорится, с тяжелого похмелья. Это, разумеется, не означает, что в бригаде подобрались одни аскеты или какие-то исключительные люди. Нет, самые обыкновенные, я бы даже сказал, очень общительные, веселые, жизнерадостные, которым не чужды никакие человеческие увлечения, привязанности или слабости. [27]
Вам все эти красоты жизни, можно сказать, - nihil est, аскет, монах, отшельник... [28]
Как мы видим на примере Лао-цзы, типическое поведение мистика находит свое выражение в специфическом смирении, в минимальной деятельности, в своего рода религиозном инкогнито в миру: он доказывает свою избранность вопреки миру, вопреки собственной деятельности в миру, тогда как мирской аскет, напротив, доказывает свою избранность посредством своей деятельности. В глазах живущего в миру аскета поведение мистика является ленивым самоуслаждением, для мистика поведение аскета - не более чем участие в богопротивных мирских делах, соединенное с суетной уверенностью в своей правоте. С той счастливой ограниченностью, которую обычно приписывают типичному пуританину, мирской аскетизм выполняет скрытые от него по своему последнему смыслу положительные веления божества, которые обнаруживаются в установленном Богом рациональном порядке сотворенного Им мира, тогда как мистик считает существенным для спасения именно проникновение в предельный, совершенно иррациональный смысл в акте мистического переживания. Различные формы ухода от мира, свойственные этим обоим типам поведения, находятся в такой же противоположности друг другу - характеристика ее будет дана в ходе специального исследования отдельных типов религиозности. [29]
В Мекке, крупнейшем экономическом и торговом центре Аравии того времени, имелись также общины иудеев и христиан, поэтому будущий пророк Мухаммед имел полную возможность изучить не только политеистические верования своих соплеменников, но и развитые монотеистические религии христиан и иудеев. Наконец, в Мекке, как впрочем и в других городах Аравии, жили так называемые ханифы, праведники и аскеты из числа коренных жителей полуострова, усиленно проповедовавшие словом и личным примером не только необходимость благочестивой жизни, но и - это самое важное - необходимость верить в единого бога, отказаться от многобожия и идолопоклонства. [30]