Cтраница 4
Если справедлива теория, согласно которой всякая религия имеет своим истоком культ предков, почитание и умиротворение продолжающей жить души прародителя, в особенности героя и вождя, - то она могла бы удостоверить эту связь: мы ведь действительно зависим от того, что было прежде нас и что самым непосредственным образом концентрируется в авторитете отцов, господствующем над потомством. Обожествление предков, в особенности самых деятельных, самых активных - это как бы наиболее целесообразное выражение зависимости индивида от предшествующей жизни группы - какие бы иные мотивы этого ни демонстрировало сознание народов. Так, то смирение, с каким благочестивый человек возносит благодарение Богу за все, что он имеет и чем является, усматривая в нем источник свой сущности и своей силы, - ( это смирение) правильно было бы перенести на отношение индивида к совокупности. Ибо человек по отношению к Богу - это не просто ничто, но только пылинка, слабая, но все-таки не совершенно ничтожная сила, сосуд, открытый восприятию такого содержания. Если сущность проясненной идеи Бога состоит в том, что все пестрое многообразие, все противоположности и различия бытия и воления, в особенности же наши внутренние жизненные интересы, находят в нем свой исток и в то же время свое единство, то мы можем спокойно поставить на его место социальную совокупность; именно из нее проистекает вся полнота влечений, передаваемая нам в наследство как результат меняющихся приспособлений, многообразие отношений, в которых мы пребываем, образование органов, при помощи которых мы постигаем различные, часто с трудом сводимые воедино стороны мира - и все же социальная группа есть нечто достаточно единое, чтобы рассматриваться как реальная точка единства этих разнообразных воздействий. Так, божественное происхождение князей является, далее, только выражением полной концентрации власти в их руках; коль скоро появление социального единства, объективация целого относительно индивида, достигает определенной степени, оно является индивиду как небесная сила, и по отношению к ней, осознается ли она еще непосредственно как социальная или уже выступает в облачении идеи бога, точно так же встает проблема, сколь много может или обязан свершить индивид, дабы удовлетворить требованиям должного, и сколь много при этом проистекает от потустороннего для него принципа. В обоих случаях дело заключается в самостоятельности индивида относительно той самой власти, от которой он и воспринял силу для ( своей) самостоятельности и которая определяет для нее пути и цели. Так Августин помещает индивида в историческое развитие, по отношению к которому он столь же несамостоятелен и бессилен, как и по отношению к Богу; так вопрос о синергизме идет через всю историю церкви, а равно и определяет историю внутренней политики. [46]
Вся история человечества должна быть рассмотрена при свете такого правосознания, как его история, как длинный ряд его побед и его поражений. Вся история политических учреждений предстает в виде пантеона его жизненных воплощений. Вся история политических учений осмысливается как великое, общечеловеческое искание его адекватной формулы. При свете нормального правосознания вновь и по-новому раскрывается предметное единство человеческого рода, преемство его волевой культуры, созревание его духовного самосознания. История человеческого рода раскрывается сразу, как процесс великого страдания и как процесс постепенного исцеления, и притом так, что именно страдания порождают исцеление, ибо они учат предметному чувствованию и волению, верному знанию и делу. [47]
Наши знания - взяты оттуда же; наши верования - впитаны нами вместе с воздухом, которым мы дышали. Она с молоком матери внедряет в нас любовь к одним людям и явлениям, ненависть - к другим, почитание - к третьим, преклонение - к четвертым. И ненавидим мы, и любим не случайно, а так, как внушит нам та же среда. Ею же определяется и характер наших волений, стремлений, прав и обязанностей. С тех пор, как ребенок отделяется от матери... Не только его идеи, верования, чувства, воления, - все то, что составляют ядро его я, сознательно или бессознательно всасываются им из социальной среды и определяются последней, все формы его поведения, вплоть до его общественного положения, определяются этой средой. Он будет жить в домах, созданных до него и без него; ходить по тем дорогам, которые проложены были не им. Добывать средства к жизни теми способами, которые практикуются в данной среде; носить ту одежду, которая принята; есть и пить то и так, что и как пьют и едят в данной среде; пользоваться теми орудиями производства, которыми в ней пользуются; жениться так и тогда, когда и как женятся в окружающей его обстановке. Будет ли он королем или рабом, богатым ли бедным, родившись в одном состоянии, сможет ли перейти в другой, более высший слой, - опять-таки определяется организацией социальной среды. [48]
Возможность самого действия как реализации воли, называемая свободой действия, не относится к проблеме С. Свободу действия признавали даже классич. Гоббс, к-рый впервые вычленил само это понятие и отделил его от понятия С. Вопрос заключается в том, может ли быть свободным1 само воление. [49]
Едва ли нужно доказывать далее, что воления одних людей влияют на поведение других. Нарисованная выше картина корабля, бросаемого волнами чужих волений в разные стороны, дает наглядную картину этого влияния. Наше поведение зависит не только от нашей воли, но и от воли других лиц. Если кто-либо достиг великой славы, то этим он обязан не только себе и своей воле, но и воле других. Если кто-либо погиб во цвете лет, то чаще всего причиной его гибели служит не его воля, а воления других лиц. Сотни тысяч страдают от этих бичей. Было бы наивно полагать, что они гибнут и страдают по своей воле. Все они проклинают эти бичи и бедствия. Не останавливаясь на приведении других фактов, очертим влияние волений как факторов поведения на изучении социальной роли права и нравственности. Все сказанное о их влиянии применимо и к волениям вообще. [50]